О СЛОВАРЕ ЯЗЫКА ДОСТОЕВСКОГО

Семинар в ИДК кандидата филологических наук, доцента филологического факультета МГУ имени Ломоносова, старшего научного сотрудника Института русского языка РАН Игоря Васильевича Ружицкого (обсуждение доклада дано в сокращении)

Начать мне хотелось бы с нескольких общих замечаний о концепции словаря языка Ф.М.Достоевского, над которым мы работаем. В лексикографии, то есть в науке о построении и написании словарей, существует отдельная область, которая называется «авторская лексикография», или, по-другому, направление, которое изучает, как составлять словари языка писателя. Таких словарей довольно много, причем, довольно много и концепций таких словарей. Например, у В.С. Елистратова есть «Словарь языка Василия Шукшина» - там своя концепция. Наиболее известный словарь - это «Словарь языка Пушкина», который появился в середине XX века. У нашего «Словаря языка Достоевского» тоже своя концепция, причем других словарей, которые были бы составлены в соответствии с данной концепцией, нет. То есть сам концепция была создана именно для Достоевского, для описания его языка.

Возникает вопрос: почему был выбран именно Достоевский? Достоевский во многом противоречив, во многом парадоксален, во многом амбивалентен, что, естественно, отражается в его языке и в восприятии его языка, в восприятии его как автора, причем не только российского, русского, автора, но и западного автора. Если задать вопрос читателям Достоевского, а их, кстати, не так много, то они могут сказать: «Мы его не любим». И если спросить: «А почему?», то чаще всего ответом будет: «Очень сложный язык». Чаще всего я слышал именно такой ответ. Думаю, что настоящая причина несколько в другом. Читатели боятся читать Достоевского. Боятся чего? Боятся того, что, читая Достоевского, поднимают что-то в себе, что они спрятали, скрыли очень и очень далеко. Может быть, какие-то пороки, какие-то страсти, какие-то нехорошести, которые табуированы в глубине сознания. Достоевский как раз все это поднимает. Что касается западного читателя, то здесь, вообще, в восприятии Достоевского часто происходит очень много каких-то несуразиц. Причина этого, с одной стороны, в том, что даже очень хорошие переводы Достоевского в сущности очень плохи. А с другой стороны, направленность западного читателя или зрителя фильмов, которые сняты по книгам Достоевского, - это очень узкая направленность. Они видят там только то, что хотят видеть. Возьмем один из последних фильмов Вуди Аллена «Match Point». Начинается он с того, что герой читает «Преступление и наказание». Весь сюжет фильма практически списан с Драйзера, с «Сестры Керри». В конце фильма, где, как и у Драйзера, и как у Достоевского, герой убивает и любовницу, и соседку, он поднимается по подъезду, и там все – и подъезд, и сама соседка, в точности соответствует Достоевскому. Спрашивается, зачем? Зачем понадобился Вуди Алену именно Достоевский? Я задавал этот вопрос американцам, и самый корректный ответ был такой: «Аллен хотел показать, что он высокообразованный человек». Ну, хорошо, пусть так. Вот именно для того, чтобы показать мировоззрение Достоевского, его картину мира, и была создана концепция словаря, о котором я сейчас буду рассказывать.

Авторами этой концепции явились Юрий Николаевич Караулов и Ефим Лазаревич Гинзбург. Сама идея возникла в самом начале 1990-х годов. То есть работа над словарем идет же больше 20-ти лет, и уже можно сказать, что многое сделано, хотя, конечно, хотелось бы, чтобы было сделано больше. Основная идея этой концепции состоит в том, чтобы создать лексикографическую серию, куда вошли бы и словарь, о котором я буду сегодня рассказывать, и частотный словарь (он уже написан Анатолием Яновичем Шайкевичем и издан), и словарь фразеологизмов, и словарь так называемых «агнонимов» (тех слов, которые использует Достоевский и которые малопонятны или вообще непонятны современному читателю). Материалы для последнего из перечисленных мною словарей тоже уже собраны. Базовым словарем этой серии должен явиться словарь-идиоглоссарий. Основной принцип и основная идея нашего словаря Достоевского – это то, что мы описываем не вообще все слова автора, а всего у Достоевского около 35 тысяч слов, а наиболее значимые, ключевые слова и для его мировоззрения, или картины мира, и для его стиля. Такие слова мы называем идиоглоссами от слова идиолект (особенности авторского стиля). Идиоглосса - это лексическая единица, характеризующая идиолект.

Хотел бы подчеркнуть, и мы пишем об этом в предисловии, что необходимо разделять термины. С одной стороны, есть термин «идиоглосса», с буквой «и», происходящий от термина «идиолект» - это слово, ключевое для стиля, то есть языковая единица, которая характеризует авторский стиль. Но среди этого списка идиоглосс можно еще выделить идеоглоссы. По сути дела, это концепты, наиболее важные, ключевые слова, раскрывающие взгляд Достоевского на мир. Откроем список второго тома и возьмем, например, слово «жить». Конечно, это не просто идиоглосса для Достоевского – это идеоглосса для литературного языка вообще, ключевое слово для многих семантических полей. А, например, слово «делишки» идеоглоссой, или концептом, назвать сложно. Вот слово «дело» - да, это концепт, в то время как слово «делишки» - это слово, характеризующее авторский стиль, то есть идиоглосса. Вот такое различие. Таких идиоглосс было собрано порядка 2, 5 тысяч. Естественно, что любая идеоглосса, то есть слово, ключевое для мировоззрения автора, является одновременно идиоглоссой. Но не наоборот. Не любая идиоглосса может являться идеоглоссой. Я думаю, что это понятно.

Итак, был составлен список таких идиоглосс, и сразу же на первых конференциях, где мы выступали с докладами на тему словаря, возникали вопросы, почему одно слово присутствует в списке, а другого нет. «Какими принципами вы руководствовались, когда решали, что это слово важно для Достоевского, а это – нет?» - спрашивали нас. На самом деле, на первых этапах работы над словарем все это было сделано интуитивно. А первые этапы состояли из написания трех томов под названием «Словарь языка Достоевского. Лексический строй идиолекта». В этих трех томах была представлена экспериментальная модель словарной статьи. Потом она дорабатывалась, немного менялась, но то, что мы имеем сейчас, начиналось с этого. Первый том был издан в 2001 году, потом еще два тома в 2003-м.

Итак, для того чтобы решить, является ли слово идиоглоссой или нет, была разработана специальная процедура, которая включала в себя несколько шагов. Первый шаг - это метод эксперимента. У нас в коллективе 6 человек, и мы читаем одно и то же произведение. Читаем и просто выделяем то, что, на наш взгляд, является важным для этого произведения. Потом читаем другое произведение. Так материал обобщается и приводится к какому-то общему знаменателю. Это один путь, далеко не самый корректный, потому что шесть человек, которые занимаются Достоевским, наверное, не все могут заметить, или, наоборот, могут заметить то, что и не надо замечать. Другой источник материала этого списка идиоглосс – исследования творчества Достоевского. Таких исследований очень много. Это, в основном, исследования литературоведов, но есть и лингвистические исследования. В этих исследованиях те или иные слова так или иначе оговариваются. Я имею в виду слова, которые важны для Достоевского или же для его стиля. Это, например, слова «общечеловек», «всечеловек», «всечеловеческий», «двойник», «порок». Все это, естественно, описывается в словаре. И, конечно, при составлении общего списка мы пользовались этими источниками. Следующий критерий, причем обязательный, для того чтобы определить, является слово идиоглоссой или нет: если слово входит в название произведения или название какой-то части произведения, то для нас это уже однозначный критерий, что это знаменательное, ключевое, важное для Достоевского слово. Следующий критерий - он факультативен, но, тем не менее, является значимым - это частота употребления слова Достоевским во всем корпусе его текстов (мы ориентировались на 30-ти томное, то есть полное, собрание сочинений Достоевского). Почему этот критерий является факультативным? Дело в том, что есть слова высокочастотные, но которые одновременно идиоглоссами не являются, и, наоборот, есть слова с очень низкой частотой употребления (например, слово «всечеловеческий»), которые, тем не менее, являются ключевым для мировоззрения автора. Как правило, однако, высокочастотные слова (например, слово «друг», частота употребления которого превышает 3 тысячи применений, а это очень высокая частота, хотя у глагола «знать» около 9 тысяч употреблений) являются идиоглоссами, и мы их описываем. Что же касается стандартной частоты, то, как показала практика работы, если частота превышает 100 употреблений, то, как правило, это характеризует идиоглоссный статус данной лексемы. И последний критерий того, как определить, является ли какое-то слово идиоглоссой или нет, следующий: если какое-то слово входит в афоризм Достоевского, то есть в высказывание, которое стало в дальнейшем цитироваться, то оно является идиоглоссой. Например, «Красота спасет мир». Естественно, все три слова, входящие в этот афоризм, являются идиоглоссами. Если успеем, то мы еще поговорим о том, как мы понимаем афоризмы Достоевского, что это за красота и что это за слезинка и т.д. Афоризм - это сгусток смыслов, и, естественно, если слово входит в его состав, то оно значимо. И еще у нас есть такая зона комментария, как автонимное употребление слова. Что это такое? Это когда автор сам в том или ином тексте размышляет о значении слова, говорит о том, как следует это слово понимать. Вполне естественно, что если автор сам рассуждает над значением слова, то это слово является для него значимым. Хочу еще раз повторить этот термин: не автономное, а автонимное употребление слова.

Есть и другие черты, которые отличают наш словарь от остальных авторских словарей, и здесь я воспользуюсь таким термином, как «лексикографический параметр». Лексикографический параметр - это совокупность тех или иных критериев, по которым определяется тип словаря. Первый параметр - это тот, о котором я сказал: то, что описываются не все слова, а слова-идиоглоссы, то есть входящим в словарь словом является идиоглосса. Второй параметр, как и во всех толковых словарях, - это дефиниция, но здесь уже есть некоторые особенности.

В качестве примера приведу одну словарную статью, которую я закончил совсем недавно. В словаре у нас описывается не только глагол «ненавидеть», но и существительное «ненависть» и прилагательное «ненавистный». Естественно, мы пользуемся теми дефинициями, которые даны и в современных толковых словарях, и в толковых словарях XIX века, но сначала мы выводим то значение, которое встречается именно у Достоевского. И совсем не обязательно, что это значение мы потом встретим в толковых словарях. Такова первая особенность дефиниции. Вторая особенность дефиниции вызвана тем, что, чаще всего, слова в русском языке многозначны, и возникает, как и для всех авторов словарей, проблема, какое значение поставить на первое место. Здесь вводится определенный критерий того, какое значение посчитать для Достоевского наиболее важным. Самый важный фактор в этом случае - это частота употреблений именно в этом значении, но другой фактор - это встречаемость данного значения во всех или в максимальном количестве жанров, в которых работал Достоевский. Мы ориентируемся на 4 жанра - это художественная проза, публицистика, письма Достоевского и деловые письма, которые мы выделяем как отдельный жанр, потому что стилевые особенности в них совсем другие, - и это очень важно, это еще одна особенность нашего словаря. Соответственно, если слово в каком-то значении встречается во всех жанрах или в максимальном их числе, и у этого значения высокая частота, оно выносится на первое место.

Следующий параметр - это частота употребления данного слова. На первом месте идет общее число во всех текстах Достоевского, далее следует цифра, характеризующая употребление в художественных текстах, потом в публицистике, третья цифра - это письма, а четвертой цифры, касающейся деловых писем, здесь нет, то есть глагол «ненавидеть» в деловых письмах у Достоевского не встречается, и это вполне естественно. А вот слово «деньги» есть, что тоже вполне естественно. Кстати, статья «Деньги» - потрясающе интересная статья, она звучит очень по-современному. В основном это те контексты, которые присутствуют в «Подростке».

Дальше, как и в любом другом авторском словаре и в большинстве толковых словарей, даются иллюстрации, то есть примеры употребления конкретного слова в текстах Достоевского. Здесь тоже в нашем словаре существуют некоторые принципы. Во-первых, мы обязательно даем первое употребление слова, даже если оно совсем не интересно с точки зрения описания его значения. Иногда это очень и очень значимо. Например, у Достоевского есть некоторые слова, которые он впервые употребил уже после каторги, то есть начиная со второго периода творчества. Есть некоторые слова, которые употребляются только начиная с третьего периода. По возможности, мы даем иллюстрации, которые относятся к каждому периоду творчества Достоевского, а таких периодов, напомню, три, если говорить о художественной прозе: до каторги, после каторги и до «Преступления и наказания» и начиная с «Преступления и наказания» и до конца. Когда мы говорим о Достоевском, очень важно разделять эти периоды, потому что его мировоззрение коренным образом менялось и это нашло отражение в авторском стиле. Особенно это касается того, что было до каторги и после прочтения Евангелия и самой каторги. А потом было «пятикнижие» Достоевского и то, что вокруг «пятикнижия». Поэтому естественно приводить примеры из всех периодов творчества.

Мне хотелось бы отметить, что мы стремимся к тому, чтобы показать значение и употребление того или иного слова, той или иной идиоглоссы максимально объективно, причем лингвистически объективно, но, конечно же, сам подбор иллюстраций так или иначе связан с мировоззрением автора словарной статьи. Например, я посчитаю важным что-то одно, в одном контексте, кто-то другой посчитает важным что-то другое – здесь, конечно же, присутствует авторская позиция, авторская точка зрения. Например, если говорить о словарной статье «Ненавидеть», то моя авторская позиция присутствует, когда я привожу слова Раскольникова: «О, как я ненавидел эту конуру! А все-таки выходить из нее не хотел». В подаче материала именно в этой статье мне очень важно было показать амбивалентность Достоевского: любовь и ненависть. У него очень много примеров, когда любовь и ненависть сосуществуют, существуют одновременно, причем в разной ненависти и в разной любви. Если же говорить о публицистике, то я выделил такой пример: «Трудно представить себе, до какой степени она (Европа) нас боится. А если боится, то должна и ненавидеть. Нас замечательно не любит Европа и никогда не любила; никогда не считала она нас за своих, за европейцев, а всегда лишь за досадных пришельцев». Это из «Дневника писателя». А вот еще один примечательный пример: «С некоторого времени я стал получать от них (имеются в виду евреи – прим. И.Р.) письма, где они серьезно и с горечью упрекают меня за то, что я на них «нападаю», что я «ненавижу жида», ненавижу не за пороки его, «не как эксплуататора», а именно как племя, то есть вроде того, что: «Иуда, дескать, Христа продал».

Следующий значок означает, что иллюстрация приводится из личных писем Достоевского, не деловых. Вот эта иллюстрация: «Это отвратительно! Но ведь как они должны же знать, что нигилисты, либералы-«современники» еще с третьего года в меня грязью кидают за то, что я разорвал с ними, ненавижу полячишек и люблю Отечество. О, подлецы!» На следующей странице есть еще один замечательный пример, отражающий мировоззрение Достоевского и его отношение к другим нациям, как правило, отношение резко негативное (об этом пишут все). Но даже в этом отношении Достоевский резко амбивалентен. Вот пример: «Я не боюсь онемечиться, потому что ненавижу всех немцев, но мне Россия нужна; без России последние силенки и талантишко потеряю. Я это чувствую, живьем чувствую». Другой пример на эту тему, уже не из этой статьи, не помню уже о каком немецком городе в своих письмах Достоевский говорит: «Да, город большой и хороший, только немцев много». В других местах, конечно же, мы находим любовь Достоевского и к европейской культуре, и к немецкой философии, к той же европейской живописи, которую Достоевский очень любил, к тому же Виктору Гюго, одному из его любимейших писателей. И об этом сказано много, очень много. То есть здесь, конечно, мы видим противоречие, которое, на самом деле, является кажущимся.

Итак, вышеприведенная часть словарной статьи называется корпус словарной статьи. За корпусом следует…

В.В. Аверьянов. Игорь Васильевич, простите, что перебиваю. Это, конечно, курьез, но скажите, а откуда все-таки эта цитата про то, что немцев много?

И.В. Ружицкий. Это можно точно найти в словарной статье «Большой». Это из писем, и Достоевский приезжал в этот город, может быть, даже не немецкий, а швейцарский, на лечение. Скорее всего, это Эмс. Он, естественно, хотел отдохнуть от всех, от всего, а немецкую психологию, немецкий образ жизни он ненавидел, как вообще мещанский образ жизни. Отсюда у него и ненависть к жидам. А жиды для Достоевского, как известно, - это не нация, это не евреи, это образ жизни, это поведение, это определенные бытовые традиции. В конце концов, в первую очередь, это ростовщичество.

И.Л. Бражников. Как у Пушкина. Близко так.

И.В. Ружицкий. Да, все правильно. Только во времена Пушкина жидовство как явление (я употребляю слово «жидовство» не в современном значении) было не настолько сильным, как во времена Достоевского. Все-таки закон о ростовщичестве, если мы вспомним, давал большие льготы ростовщикам, а он был принят в середине XIX века. Поэтому и потекло все это, стало явлением. До середины XIX века законы были очень и очень строгие, и налоги для ростовщиков были очень высокими.

Насчет иностранцев в другом месте у Достоевского мы находим, что еще больше, чем немцев, за границей он не любит тех русских, которые туда приехали на отдых. И дальше Достоевский очень подробно описывает, за что он не любит русских за границей. Это тоже звучит очень современно.

Но я продолжу говорить о структуре словарной статьи и ее особенностях. Следующая часть – словоуказатель. Для написания это очень нудная часть, но, тем не менее, для лексикографии - часть очень важная. Здесь даются все произведения со ссылкой на конкретные страницы, в которых встречаются формы данного слова. Если читатель заинтересовался определенным словом и хочет узнать, в какой книге Достоевского можно его встретить, он пользуется этим словоуказателем, обращается к собранию сочинений и находит.

Дальше идет раздел словарной статьи, над концепцией которой мы работали очень долго. Он называется «Комментарий». Это тоже одна из особенностей нашего словаря. Комментарий чаще всего занимает больше места, чем сам корпус статьи, хотя и набран более мелким шрифтом.

Первая зона и первая часть комментария - это возможность употребления той или иной идиоглоссы в составе афоризма. Мы выносим в эту зону комментария не только общеизвестные афоризмы Достоевского типа «Красота спасет мир», «Вся гармония мира не стоит одной слезинки ребенка» или «Дурак, сознавшийся, что он дурак, уже не есть дурак» (это из «Униженных и оскорбленных»), но и те высказывания, которые обладают свойствами афоризмов. Это обязательно суждения, лаконичные суждения, это суждения обязательно нетривиальные, это суждения, выражающие какую-то важную для автора мысль, идею. Очень часто афоризм - это парадоксальное высказывание. Что же касается лаконичности, то мы обычно опираемся на так называемое число памяти: это семь плюс или минус два знаменательных слова в составе афоризма. Но это не обязательно, так как бывают афоризмы большей длины. Если вы посмотрите статью «Ненавидеть», то увидите, например, такое высказывание: «…ангел не может ненавидеть, не может и не любить». Первая часть предложения, которая идет до слова «ангел», взята в угловые скобки, что означает то, что мы первую часть не считаем афоризмом, но для понимания афоризма она важна, важно дать этот контекст. Итак, высказывание «Ангел не может ненавидеть, не может и не любить» обладает свойствами афоризма. Это из письма Настасьи Филипповны Аглае в «Идиоте». Здесь же в зоне афористики последний пример из «Дневника писателя»: «Русские люди долго и серьезно ненавидеть не умеют, и не только людей, но даже пороки, мрак невежества, деспотизм, обскурантизм, ну и все эти прочие ретроградные вещи». На мой взгляд, это высказывание обладает основными свойствами афоризма. Вот еще хороший афоризм, вы его можете найти в первом томе основного идиоглоссария: «Влюбиться не значит любить; влюбиться можно и ненавидя». Та же самая амбивалентность, парадоксальность, и, в данном случае, она проявляется в этом афоризме. Или возьмем словарную статью «Веровать»: «Сильное любит силу; кто верует, тот силен». Это из публицистики, и автор данной словарной статьи вынес данное высказывание в зону афористики. Вот то, что касается первой зоны комментария. Почему она идет первой? В данном случае мы считаем, что афористика, возможность вхождения слова в афористическое высказывание - не просто один из критериев того, считать это слово идиоглоссой или нет, но данный материал, конечно же, раскрывает позицию автора, его особенности и его взгляды на мир, на употребление того или иного слова. А всего же зон комментария у нас 16.

Следующая зона комментариев - это автонимное употребление слова, о котором я уже говорил, то есть тот случай, когда автор размышляет над значением слова, сам пишет о том, как то или иное слово следует понимать. Есть классический пример автонимного употребления - это глагол «стушеваться», который, как пишет Достоевский, он сам ввел в русский язык, чем очень гордился, был счастлив, как он пишет, что некоторые слова стали использовать в русском языке благодаря ему. В «Дневнике писателя» мы находим фразу в том смысле, что глагол «стушеваться» значит исчезнуть, уничтожиться, сойти, так сказать, на нет. Вот такие случаи мы и относим в зону автонимного употребления слова. Возможен вопрос, почему именно эта зона следует за афористикой. Потому, что, как я уже сказал, это еще один критерий того, считать ли слово идиоглоссой или нет. Причем критерий однозначный. Если слово употребляется Достоевским автонимно, значит, оно уже является идиоглоссой, его уже надо описывать.

Следующая зона комментария - это зона неразличения значений слова. В статье «Ненавидеть» ее нет, что вполне естественно: если у слова одно значение, то ни о каком неразличении значений речи быть не может. А вот в статье «Безумие», которую вы можете посмотреть в первом томе, это очень важная тема. Слово «безумие» - это и идиоглосса и идеоглосса, это ключевое слово для мировоззрения Достоевского, связанное со многими другим идеоглоссами в его картине мира. У этого слова мы видим уже три значения. С одной стороны, это «готовность, стремление совершить что-то неожиданное, безрассудное». С другой стороны, второе значение - это «мучительное состояние, сопровождаемое душевным расстройством или страданием», и только третье значение - это «сумасшествие, болезнь». Так вот, слово «безумие» мы уже встречаем, когда невозможно по контексту определить, в каком значении определяет его Достоевский. Как мы это видим в «Подростке»: «Мы все трое одного безумия люди». Это слова Аркадия, точнее, он цитирует слова Версилова. Здесь безумие - это и готовность совершить что-то неожиданное, и мучительное состояние, и болезнь. Когда слово употребляется одновременно в нескольких значениях и невозможно определенно сказать, какое из этих значений преобладает, то естественно предположить, что здесь мы видим своеобразный сгусток, концентрацию смыслов и возможность различного понимания этого слова в данном контексте, различной его трактовки и интерпретации.

Следующая зона - одна из моих любимых, я специально занимался этой темой - это игровое употребление того или иного слова. В статье о глаголе «ненавидеть» ее, правда, тоже нет. Здесь я должен немного рассказать о том, на какое определение понятия «игра слов» мы ориентируемся. А Достоевский, сразу скажу, любил играть языком, и об этом пишут очень многие исследователи его языка. Мы видим очень много примеров из Достоевского на этот счет и у Виноградова, и у Санникова, и у многих других. Итак, игровое употребление слова - это когда автор сознательно, подчеркну это слово, отклоняется от существующей литературной нормы в употреблении слова с определенной целью. Каковы цели такого сознательного отклонения от нормы? Такой целью может быть либо создание комического эффекта, либо поиск и нахождение каких-то смысловых нюансов, которые через норму выразить невозможно. Таким образом, первая функция отклонения от нормы - это комическая функция, а вторую функцию я называю познавательной функцией игрового употребления. Но непременное условие – автор сознательно меняет какую-то существующую норму. Если это не сознательное изменение, то это уже ошибка автора, и такие примеры мы тоже встречаем у Достоевского. Но чаще всего то, что читателем может восприниматься как ошибка, - это игра слов. Возьмем пример со словом «дурак». Разумихин говорит Раскольникову: «Так вот, если бы ты не был дурак, не пошлый дурак, не набитый дурак, не перевод с иностранного... видишь, Родя, я сознаюсь, ты малый умный, но ты дурак! - так вот, если бы ты не был дурак, ты бы лучше зашел ко мне сегодня». Вот такой повтор слова «дурак», причем повтор парадоксальный: «ты умный, но ты дурак» - это одна из разновидностей игрового употребления слова. В чем здесь нарушение нормы? Во-первых, в самом парадоксе «умный, но дурак», в такой оксюморонности. Оксюморон, по сути дела, - это тоже игра слов. Сам повтор слова - это нарушение стилистической нормы. В данном случае он мотивирован именно созданием комического. Другой пример: «Старичок если не выжил еще из ума, то уж из памяти точно». Понятно, что в литературном языке такой идиомы, или фразеологизма, как «выйти из памяти», нет. Есть идиома «выйти из ума». И Достоевский очень часто в качестве игрового приема, игрового употребления слова, меняет стандартную форму фразеологизма, тем самым достигая комического эффекта. Или такой пример из «Дневника писателя», который мы тоже отнесли к игре слов: «Почтенный профессор, должно быть, большой насмешник, ну а если он это наивно, не в насмешку, то, стало быть, обратно: большой не насмешник». Здесь опять мы видим игру, основанную на парадоксальности. «Вам лучше бы избегать карманных денег, да и вообще, денег в кармане» - такой прием называется в стилистике катахреза, и здесь он выполняет игровую, комическую функцию.

Достоевский играет не только значениями слов, он может играть стандартной формой, контаминировать различные аффиксы: «Она была зла и сверлива, как буравчик». То есть не сварлива, а сверлива. Или очень интересный пример, как раз по нашей ситуации из «Преступления и наказания»: «В комнате стоял большой круглый стол овальной формы». Что это, ошибка Достоевского, который «Преступление и наказание» редактировал и переписывал несколько раз? Вряд ли, хотя он много раз сетовал, что у него нет возможности переписывать, как у Тургенева и Толстого, поэтому у него много погрешностей. Так что это такое? «Круглый стол» как идиома, как фразеологизм, устойчивое сочетание - это стол для беседы, а дальше «овальной формы» - это форма стола. Конечно, возникает улыбка, читатель в этом месте останавливается, начинает думать, что для Достоевского очень важно. Или давайте посмотрим на другое место из «Преступления и наказания»: после убийства Раскольников идет по улице, и из толпы крик: «Ишь, как нарезался!», и Раскольников вздрагивает от страха. Из толпы, естественно, имели в виду «как напился», но Раскольников после убийства в первую очередь понимает это совсем в другом значении. Или позднее в диалоге: «Вы испачкались кровью!» Здесь уже сам Раскольников начинает играть: «Да, я весь в крови». Игра идиом с прямым и идиоматическим значением.

Как я уже сказал, от сознательных изменений нормы следует отличать случайную ошибку. Для случайных ошибок в комментарии есть особая зона, называем мы ее «нестандартная сочетаемость слова». Это те случаи, когда то или иное словоупотребление отходит от норм современного литературного языка. Это может быть употребление звательного падежа, например, в «Братьях Карамазовых». Кроме того Достоевский очень часто через искаженную русскую речь, путем графических изменений слова показывает речь иностранцев, говорящих по-русски. Эти случаи мы тоже выносим в зону нестандартной сочетаемости. Повторюсь, что у Достоевского очень немного случаев, когда действительно встречается стилистическая или грамматическая ошибка, хотя многие исследователи писали, что у него стиль очень грубый и ошибки встречаются очень часто. Не ошибки это. Чаще всего, это игра слов. Но в статье «Ненавидеть» мы приводим и пример чистой ошибки в лексической сочетаемости: «Знаю тоже, что я вас могу очень ненавидеть, больше, чем любить». Сочетание «очень ненавидеть» противоречит современным нормам лексической сочетаемости.

И.Л. Бражников. Мне кажется, что это черта стиля Достоевского, он очень часто с глаголами употребляет слово «очень». Причем с любыми глаголами. В данном случае, это у него очень нагруженное слово. Вспоминаю пример другого рода: «Я знаю, я очень, очень знаю».

И.В. Ружицкий. Для Достоевского вообще характерно нагнетание того или иного смысла, и для этого у него много способов. Тот же повтор слов: в одном контексте, в одном предложении слово «вдруг» может встречаться четыре раза. Или очень большая цепочка синонимов: например, «авось», «может быть» и т.д.

Но мы и не называем эту зону комментариев сугубо зоной ошибок. Это может быть и стилевая особенность, возможна и стилистическая неточность. В эту зону мы относим то, что противоречит современным нормам. Приведу еще один пример нестандартной сочетаемости - слово «большое»: «большое рассуждение». С точки зрения современной нормы, наверное, эти слова не сочетаются. Или «большие интимности» - это, я думаю, даже для Достоевского, для его стиля не показательно, но не факт. Чтобы найти ответы на эти вопросы, необходима сложная процедура; здесь не просто нужно знать Достоевского, а нужно провести сравнительный анализ с другими авторами XIX века. Только тогда мы сможем определить, что это - либо Достоевский, его стиль, либо ошибка, либо, вообще, особенность языка XIX века.

О следующих двух зонах комментария я скажу немного короче. В первой речь идет о случаях, когда в одном предложении слово употребляется в разных значениях. В таком сочетании одного слова в разных значениях часто появляется нечто новое, какой-то новый нюанс значения. Кроме того здесь мы очень часто можем наблюдать игру слов. Что касается другой зоны, то в ней мы фиксируем употребление однокоренных слов в одном контексте, причем не только в рамках одного предложения, но и в рамках нескольких связанных предложений. Возьмем словарную статью «Играть»: «Вдруг проиграет или выиграет очень много, остальные же все играют на мелкие гульдены». В статье «Ненавидеть» эта зона представлена очень широко. Здесь, кстати говоря, мы видим любимое Достоевским «ненавидеть ненавистью» - это еще один прием усиления, который в лингвистике называется плеоназм: «Я знаю, что я знаю», «знать знание» и т д. Достоевский часто использует употребление однокоренных слов в одном контексте.

Если говорить о статье «Ненавидеть», то в этой зоне можно найти такой пример: «Англии нужно, чтобы восточные христиане возненавидели нас всею силою той ненависти, которую она сама питает к нам». В конце этой страницы также приводится следующая выдержка из ответа Достоевского на письмо еврейского интеллигента: «Вы указываете на интеллигенцию еврейскую, но ведь Вы тоже интеллигенция, а посмотрите, как Вы ненавидите русских, и именно потому только, что Вы еврей, хотя бы и интеллигентный. В вашем втором письме есть несколько строк о нравственном и религиозном сознании 60-ти мильонов русского народа. Это слова ужасной ненависти, именно ненависти…». Функция, я думаю, чаще всего здесь та же самая - функция нагнетания смысла, усиления того или иного значения. Хотя и здесь мы можем встречать функцию собственно игровую, функцию создания комического эффекта.

Следующая зона комментария - это тоже одна из моих любимых зон. В ней речь идет о возможности употребления того или иного слова в качестве символа. Сейчас я скажу об этом кратко, а потом, если останется время и будет желание, мы о символах поговорим подробнее. Наш подход к тому, что считать символическим употреблением слова, следующий: символическое употребление слова - это употребление слова с конкретной семантикой в абстрактном значении. Здесь можно выдвинуть гипотезу, что чем конкретнее значение слова, тем большим символическим потенциалом это слово обладает. А Достоевский очень любил символы, и об этом написано множество работ. Если говорить о типах символов у Достоевского, то, как я уже сказал, это слова с наиболее конкретной семантикой. Что может быть конкретнее предмета, будь то стол или платок, или воздух, тоже вполне конкретная субстанция, или земля, или камень - это все я называю слова, которые у Достоевского могут употребляться в символическом значении? Конкретнее предметной лексики имена, и у Достоевского имена, конечно же, очень часто символичны. Та же самая Сонечка – это и народная мудрость София, и одновременно жертвенность. Или оксюморонное сочетание «князь Мышкин», причем Мышкина звали Лев, то есть «Лев Мышкин». Или Настасья Филипповна, у которой фамилия была Барашкова, и это неслучайно, потому что мотив ее убийства - это не простое убийство, это еще и заклание. Тот же Раскольников - имя символическое и говорящее. Тот же Степан Трофимович… Большинство значимых имен, значимых персонажей Достоевского несут в себе какое-то символическое значение. А что может быть конкретнее имен? Числа. Числа, конечно же, входят в объект нашего описания. Числовой символике Достоевского тоже посвящено очень много работ. Наиболее известная из них - работа В.Е. Ветловской. Возьмем число «4». Конечно же, оно символично, так как четвертый день после смерти - это день, когда начинается тление. Или число «7», в котором присутствует общехристианская символика. Сколько частей в «Преступлении и наказании»? Шесть глав и эпилог. То есть эпилог - это седьмая часть. И что происходит в эпилоге? В эпилоге как раз и происходит воскрешение Раскольникова. Вот символика числа 7. Или число 12. Помните знаменитую речь Алеши у надмогильного камня в «Братьях Карамазовых», которую слушают 12 мальчиков? Естественно, камень здесь воспринимается как символ Церкви и, вообще, как символ Христа, а 12 мальчиков - как 12 апостолов. Вот символика числа 12.

Говоря о символах Достоевского, я хотел бы еще отметить, что, если мы занимаемся построением картины мира Достоевского, отражающей его мировоззрение, - и здесь можно применить термин тезаурус, или авторский тезаурус - то эти группы символов, на мой взгляд, как раз и должны занять ядерное, центральное место в данном тезаурусе. Но эту тему я пока развивать не буду, а продолжу свой комментарий в соответствии с логикой построения словарной статьи.

Итак, скажу еще о некоторых символах. Для Достоевского очень важны цвета. Много исследований посвящено, например, символике желтого цвета. И не только в «Преступлении и наказании». Какой же символ может быть у этого цвета? Надо сказать, что по частоте употребления, даже в «Преступлении и наказании», это слово встречается в два раза реже, чем слово «красный». Но это у Достоевского не просто цвет - желтыми могут быть у него и вещи, и стены, обои желтые, желтый цвет лица. И все это связано с одним общим символическим значением: желтый цвет у Достоевского - это цвет тления, цвет разрушения, а уничтожаться, разрушаться может как вещь, так и человек. Символика зеленого цвета в том же самом «Преступлении и наказании», и не только в нем, другая. Зеленый цвет символизирует защиту, покров. В «Преступлении» это платок у Сони, он зеленого цвета.

Дальше идет такая группа символов, как насекомые. Как это ни смешно, но та же самая муха у Достоевского может иметь символическое значение. Муха неслучайно встречается в «Преступлении и наказании», там она не просто муха, а муха, бьющаяся об оконное стекло. Раскольников после убийства очень плохо спит и просыпается именно от этого звука, от звука мухи, бьющейся в оконное стекло. В этот момент к нему приходит Свидригайлов, и начинается очень важный диалог Раскольникова и Свидригайлова о времени, о вечности. Именно здесь мы видим знаменитую баньку с пауками - это ответ Свидригайлова на вопрос, что такое вечность. И муха, и таракан, и паук – это у Достоевского, конечно же, символ лжи. Муха появляется и в «Идиоте», когда Настасья Филипповна уже убита, и муха садится у ее изголовья. Муха встречается и в том же «Преступлении», но в другой части романа, когда Свидригайлов перед убийством сидит в кабаке, и муха садится на его бифштекс. Если мы обратимся к символике не только Достоевского, но и общемировой, то символика мухи следующая: это и Вельзевул, повелитель мух, это и что-то, что населяет междумирие, что находится между мирами, между миром этим, реальным, и миром потусторонним. Эта символика есть и в современной книге «Ночной дозор» (насчет фильма не помню).

Очень интересную символику можно проследить у топонимов, которые использует Достоевский. Одновременно топонимы входят в ряды других символических парадигм, как, например, топоним «Америка». С одной стороны, мы встречаем слово «Америка» в диалоге Свидригайлова с дворником; когда дворник увидел, что Свидригайлов достал револьвер и собирается покончить с собой, он говорит, что здесь это делать нельзя. «Да ничего, - говорит Свидригайлов - я уезжаю в чужие края, в Америку». То есть Америка появляется в сцене перед самоубийством. Естественно, возникает твердая ассоциативная цепочка: Америка и самоубийство.

И.Л. Бражников. Он ему до этого еще говорит, если помните, что, если вы думаете, что нельзя подслушивать, а старушек можно лущить чем попало, так уезжайте поскорее в Америку.

И.В. Ружицкий. Все правильно, но здесь, в связи с самоубийством, другой мотив и другое символическое значение Америки - это бегство, это значение места, куда можно убежать, но не следует бежать, потому что, убежав туда, возвращаешься бесом. Все бесы в романе «Бесы» привезли свои идеи именно из Америки. Они там и жили. Или же когда Настасья Филипповна лежит мертвая, наверное, неслучайно она укрыта именно американской клеенкой. И, наверное, неслучайно, когда Кириллов в романе «Бесы» уже покончил с собой, подчеркивается, что револьвер тоже был американский. Америка встречается и в «Братьях Карамазовых». «Да не люблю, ненавижу я эту Америку, - говорит Дмитрий Карамазов, когда ему предложили бежать туда, - ненавижу я эту Америку уже теперь, ну что я там буду делать и что там будет делать Дуня? Какая из нее американка?» Вот такое слово. На эту тему есть написанная мною словарная статья в первом томе, и в нее входят две символических парадигмы, два символических значения.

Символами у Достоевского становятся первоэлементы - воздух, земля, вода, огонь. Все это у Достоевского приобретает особое символическое значение. Очень интересной представляется парадигма с общим значением «граница». Сюда войдут такие слова, как «порог», «стена», «дверь», «забор», «калитка». Наиболее важное из этих слов - это слово «порог». Здесь символический потенциал мы можем наблюдать наиболее ярко.

Если говорить о мировоззрении Достоевского, то для чего ему нужно так много символов, какую цель он преследует? Вообще, функций у символа довольно много: это и собственно экспрессивные функции, и познавательные функции, да и такая функция, как просто показать себя. У Достоевского это, в первую очередь, функция кодирования смысла – смысла или произведения, или чего-то для него наиболее важного. То есть символ - это кодирование, это загадка, и эту загадку Достоевский как раз предлагает разгадать своим читателям. Для чего? В первую очередь, наверное, чтобы установить с умным, вдумчивым читателем контакт. Человеку очень приятно разгадывать загадки - кажется, что ты умный, что ты понял, - и так получается своеобразный контакт между автором и читателем. Это одна из функций символов у Достоевского. Одновременно, это сгусток смысла, концентрация смысла.

Если говорить о загадках, то это еще одна особенность стиля Достоевского в принципе. Почему Достоевский в «Преступлении и наказании» пишет, что Раскольников пошел к « –ну» мосту. Почему бы не написать как у Гоголя: к мосту N? Или почему бы не написать полностью название моста - Кокошкин мост. Зачем это? Такие аббревиатуры мы встречаем очень часто. Для чего Достоевскому понадобилось именно так давать сокращения? Кстати, у других авторов XIX века таких сокращений мы находим очень немного. Здесь та же самая функция - кодирование смысла. Это тем более так, если речь идет о «Преступлении и наказании» - одном из первых детективных романов, которые были созданы в русской литературе. Это делалось для того, чтобы читатель, чаще всего, знакомый с Петербургом, уже с самых первых строчек романа включал свое сознание так, чтобы начать разгадывать те или иные топонимы, те или иные смыслы, те или иные мотивы. Вот так устанавливается контакт с читателем, и так читатель приобретает интерес к данному произведению. Вот такой авторский способ.

Перейдем к следующей зоне комментария. Это зона ассоциативного окружения слова. Это те ассоциации, связанные с данным словом или по форме или по значению, которые мы встречаем в рамках одного контекста, и этот контекст обязательно должен быть представлен в словарной статье. Вообще, идея ассоциаций и идея ассоциативного эксперимента появились у Юрия Николаевича Караулова довольно давно, еще в середине 1980-х годов. Тогда был проведен широкомасштабный эксперимент: большой группе испытуемых предлагалось то или иное слово, слово-стимул, и предлагалось дать спонтанные реакции на него. В дальнейшем эти реакции суммировались, а реакции могли быть самого разного типа: например, на слово «верблюд» могли появиться в качестве ассоциаций слова «двугорбый», «дурак» и даже «camel» и «сигареты». Потом эти ассоциации суммировались по мере частотности, по убыванию, и так был составлен «Русский ассоциативный словарь». Примерно такой же принцип выявления ассоциаций, но уже из контекста, представлен в данной зоне. Если посмотреть статью «Ненавидеть», то здесь мы увидим такие слова, как «бояться», «влюбиться», «гнусно», «грязью кидать», «евреи», «еврейская интеллигенция», «Европа», «жид», «зверская мачеха», «зло», «общечеловек», «новое поколение», «омерзение», «пороки», «русские люди», «свинство», «человечество» и другие. Сам набор этих ассоциаций характеризует не только стиль Достоевского, но и дает некоторые новые нюансы того, как понимать значение глагола «ненавидеть», как понять этот глагол так, чтобы это было понимание не современное, не общелитературное, а чтобы это было понимание именно Достоевского. Чем интересна эта зона и этот материал? В отличие от других словарей, мы можем дать только сочетаемость данного слова с другими словами или можем дать синонимы. Здесь присутствуют любые ассоциации, которые в языке, казалось бы, не связаны, но в сознании носителя языка, в его языковой памяти, они могут быть связанными. То есть мы даем фрагмент языкового сознания реального, конкретного человека, а если обратиться к ассоциативному словарю - то вообще современного носителя русского языка. Вот чем привлекателен этот прием и такое описание. Ассоциациями могут быть и междометия. Можно провести эксперимент, когда мы предлагаем не только написать слова, которые первыми приходят в голову, но и попросить нарисовать что-то. Это тоже будет очень интересный материал, связанный с образным представлением действительности.

Следующие две зоны связаны с синтаксисом, со словоупотреблением. Первая есть в статье «Ненавидеть» - это подчинительные связи слова. Здесь мы стараемся дать в полном объеме все контексты, все подчинительные связи, которые мы встречаем у Достоевского. Иногда это получается очень большой раздел, потому что у Достоевского сочетаемость очень обширна, особенно, если слово высокочастотно. В основном, эта зона интересна для лингвиста, особенно для того, кто занимается языком XIX века, но она интересна также с точки зрения изучения картины мира Достоевского. В статье «Ненавидеть» мы видим такие примеры: «ненавижу Америку», «ненавижу всех немцев». Вот интересное употребление из «Братьев Карамазовых»: «Ненавижу его кадык, его нос, его глаза, его бесстыжую насмешку». Это Дмитрий Карамазов говорит о Федоре Павловиче. Дается два употребления одного этого большого сочетания: на 112 странице и на странице 355. То есть для Дмитрия Карамазова все это длинное сочетание «ненавижу его кадык, его нос, его глаза, его бесстыжую насмешку» становится своеобразной идиомой, характеризующей Федора Павловича. В этой же зоне находим: «ненавидеть за что?», то есть различные синтаксические модели.

В следующую зону отнесены связь слов при помощи сочинительных союзов или при помощи запятой. Это очень интересная зона с точки зрения не только синтаксиса. Такого рода сочетаемость показывает вхождение слова в ту или иную парадигму, в ту или иную группу слов. Например, из слов «мысль, что ты меня проклял и ненавидишь» становится понятно, что в сознании Достоевского ненависть и проклятие связаны. Другие примеры: «ненавидели и боялись», «ненавидеть и презирать». На сочинительных связях слова основан один из излюбленных игровых приемов Достоевского (в стилистике этот прием называется зевгма) – это когда дается какой-то ряд однородных членов, входящих в одну смысловую группу, а вот последнее слово в этом ряду абсолютно из него выбивается. Приведу очень известный пример из «Бесов»: «Она встала вся в недоумении и в папильотках».

Дальше кратко скажу о зоне, где мы фиксируем употребление слова в ироническом контексте. Эта зона тоже очень интересна и характерна для стиля Достоевского. Под иронией, как известно, понимается употребление слова в смысле, противоположном буквальному. То есть когда мы говорим о чем-то высоком низким стилем, об умном говорим, что он дурак, или, может быть, наоборот, о дураке - что умный. Приведу на этот счет только один пример из «Села Степанчикова», где Ежевикин говорит Анфисе Петровне: «Матушка моя, благодетельница, ведь дурачком-то лучше на свете проживешь! Знал бы, так с раннего молоду в дураки-то записался. Авось, теперь был бы умный. А так, рано захотел быть умником, так вот теперь и вышел старый дурак». Здесь присутствует и своеобразная игра слов, и, конечно же, когда человек о себе так говорит, понятно, что это ирония по отношения к самому себе.

Далее следует чрезвычайно важная для стилистики зона тропеического употребления слова, то есть употребления слова в составе того или иного тропа. Вы ее можете посмотреть в статье «Ненавидеть». В основном мы описываем три типа тропа: это употребление в сравнении, употребление в составе метонимии и употребление в составе метафоры. Вот пример тропеического употребления слова в сравнении: «О, низкие характеры! Они и любят, точно ненавидят…» Здесь мы видим ту же самую амбивалентность любви и ненависти. Или тот же самый плеоназм: «…я вас ненавидел всею ненавистью души...».

Следующая зона комментария - это употребление идиоглоссы в составе чужой речи. Глагол «ненавидеть» в эту зону не попал, потому что такие случаи просто не встретились. Известна фраза: «Скажи мне, что ты читаешь, и я скажу, кто ты». Здесь - то же самое. Зная, что читал Достоевский, да и не просто читал, а к каким текстам он апеллировал в своих произведениях, упоминал или использовал их в качестве аргументов, доказательств тех или иных своих мыслей, той или иной точки зрения, можно сказать многое и о картине мира автора. Здесь мы описываем три типа текстов. Первый - употребление идиоглоссы в библейской цитате. Это может быть видоизмененная цитата, не обязательно закавыченная. Дальше, здесь может быть описано слово в составе прецедентного текста - это специальный термин, который обозначает текст, значимый для большого числа образованных носителей той или иной культуры, к которому эти носители периодически апеллируют, возвращаются. Что это за текст, например, для современной русской культуры? Наверное, Евгений Онегин – к нему апеллируют, и большинство знают этот текст. Наверное, это «Горе от ума». Но это может быть не только литературный текст, это может быть и текст театральный, это может быть и сам спектакль, сама постановка, которую мы можем рассматривать как текст. И третий тип текста - это когда Достоевский кого-то цитирует.

Последняя, 16-я, зона комментария, и в статье о глаголе «Ненавидеть» она есть, это зона словообразовательных связей данной идиоглоссы. Сюда мы выносим те однокоренные слова, которые употреблял Достоевский в своих текстах. В данном случае это «возненавидеть», «ненавистливый», «ненавистничать», «ненавистно» и другие. Мы их не описываем, а только даем их адрес. Вот то, что я хотел сказать о зонах комментария. Добавлю лишь пару комментариев по статьям «Демократический», «Всечеловеческий», «Интеллигенция». Казалось бы, у слова «демократический» очень невысокая частота употребления - всего 20 употреблений, - но, тем не менее, конечно же, это идеоглосса. Кстати, у Достоевского это слово имеет два значения. В тех же «Бесах» они решили устроить «демократический бал». Именно демократический, то есть не только для аристократов. А вот слово «интеллигенция», к сожалению, имеет у Достоевского только одно значение. Интеллигенция - это вообще концепт русской культуры. Особенно в настоящее время важно было бы определить, кого считать интеллигенцией. Посмотрите зону афористики в статье «Интеллигенция»: «Граждан у нас мало в представителях интеллигенции». Здесь мы видим оппозицию понятий «интеллигенция» и «граждане». Это общеизвестное отношение Достоевского к определенного рода интеллигенции.

Теперь давайте поговорим о символах и о тезаурусе. Это для меня один вопрос, по крайней мере, в рамках данного семинара. Чтобы у нас не было какого-то рассогласования в понимании, начну с того, что сам термин «тезаурус» имеет несколько значений. Исходное значение тезауруса - это сокровищница. Тезаурусом в этом случае называют вообще все слова того или иного языка. А есть общемировой тезаурус, то есть вообще все слова, которые изобрел и придумал человек, которые он употреблял и употребляет. Есть другое значение тезауруса - авторский тезаурус, то есть совокупность ключевых слов, которые характеризуют авторский стиль и авторское мировоззрение. И есть понимание тезауруса, которым чаще всего оперируем мы, лексикографы и вообще лингвисты: под тезаурусом понимается особый результат описания лексики языка, который получается путем, есть такой термин, ономасиологического описания лексики. Проще говоря, слова можно описывать, как у нас в «Словаре языка Достоевского» (мы даем какую-то идиоглоссу, а дальше определяем ее значение), а можно пойти другим путем: от того или иного значения, которое объединяет вокруг себя группу слов. Таким образом, одно значение может определить одну группу слов, дальше появляется другая группа, и появляется такое своеобразное иерархическое дерево. Соответственно, существует особый тип словарей, словари-тезаурусы, или идеографические словари, которые как раз и описывают, или представляют, слова начиная от более общих, более абстрактных значений. Например, в словаре-тезаурусе идет сначала слово «мир», или авторы могут пойти от слова «человек», и дальше эти абстрактные понятия все более и более дробятся, и даются все более и более мелкие группы.

Естественно, возникает вопрос, с чего начать, что поставить в ядро, в центр такого тезауруса, что является наиболее важным, глобальным понятием, чем это наиболее глобальное понятие окружить. Наиболее известный словарь-тезаурус, который есть у нас, - это семантический словарь Натальи Юрьевны Шведовой. Там свой подход, основанный на частях речи. Наверное, он не единственный. Есть словарь-тезаурус Роже. Это вообще первый словарь-тезаурус. Там другой подход. Если говорить об авторской картине мира, скажем, картине мира Достоевского, тут то же самое. В перспективе нам очень хотелось бы, и я планирую этим заняться, тот список идиоглосс, которые мы описываем, как-то сгруппировать, потому что только через тезаурус, показав взаимосвязи этих идиоглосс, мы сможем показать авторскую картину мира. В списке она тоже представлена, но в списке не учитывается взаимосвязь, а взгляд автора на мир во многом скрыт именно в этой взаимосвязи.

Итак, что поставить в центр, что считать ядром тезауруса Достоевского? Чисто гипотетически, у меня были две идеи, которые нашли потом определенное подтверждение. Конечно, ядром тезауруса у Достоевского должно стать слово «человек», и доказательств этому очень много. Очень интересно посмотреть оппозицию ядерных элементов тезауруса Достоевского. Это очень частые оппозиции, что вполне естественно, так как они задают границы объемам понятия. Например, такая актуальная для Достоевского оппозиция, как любовь и страх. Эти слова объединяют вокруг себя очень много других ключевых для Достоевского единиц.

В качестве пути объединения слов в группы я предлагаю путь, основанный на символике Достоевского, на группировке символов. Здесь идея очень прозрачная. Во-первых, употребление, как уже было сказано, большого числа символов - это особенность стиля Достоевского, причем особенность функционально значимая, так как, предлагая свою символику, он преследует очень много целей. И если символ - это сгусток, высшая концентрация смыслов, то, естественно, возникает большой соблазн представить в качестве ядерных элементов тезауруса Достоевского именно символы, объединенные в группы. Уже потом на материале словарных статей эти символы могут цеплять к себе другие идиоглоссы, объединять группы других ассоциаций или группы слов, которые мы даем в сочетаемости. Вот так, идя от ядер, которыми являются символические парадигмы, группы символов, можно постепенно построить своеобразный авторский тезаурус, авторскую картину мира.

Если использовать ономасиологический подход, то есть идти от значения, то тоже есть такая возможность. Например, взять ключевые для Достоевского понятия и значения. Скажем, слово «страх» повлечет за собой символ крюка. Это очень четко видно в «Преступлении и наказании»: когда Раскольников совершил убийство, он закрывает дверь на крюк, на крючок. Когда он уже дома, он снова стал закрываться на крючок, от чего служанка говорит: «Ишь, закрываться стал, раньше никогда не закрывался, чего у него там воровать-то». Даже в переносном значении в слове «крюк» все равно присутствует элемент страха. К месту убийства Раскольников идет не напрямик, а делает крюк, и в этом символическое значение страха. Здесь можно еще провести параллель и включить сюда еще и «крючья», вспомнив Тихона Задонского, одного из любимых авторов Достоевского, который пишет, что прямой путь - это от Бога, а крюк, крючья - это от дьявола. Вот так мы и приходим от страха к тем языковым единицам, символам, которые этот страх обозначают, а уже потом вокруг этого объединяются другие идиоглоссы, символами не являющиеся. Это будет и само слово «страх» и слово «боязнь» и т.д.

Еще одна символическая парадигма, еще одна цепочка - это когда мы идем от значения, а потом выделяем символическую парадигму, то есть идиоглоссы, которые могут это значение выражать, и потом переходим к окружению этих идиоглосс. Возьмем мотив преступления и конкретнее: убийства. Казалось бы, неудобно таскать с собой топор по Петербургу и именно топором убивать, но для Достоевского почему-то важно, чтобы был именно топор. Почему? Потому что здесь присутствует символ казни. В «Идиоте» орудием убийства Настасьи Филипповны Барашковой (имя, как я уже говорил, символично) явился нож. Здесь нож фигурирует как орудие принесения в жертву. Мотив жертвенности - один из основных мотивов «Идиота». Или другое орудие убийства – петля. У Достоевского в художественной прозе два человека покончили с собой, повесившись: это Смердяков в «Братьях Карамазовых» и Ставрогин в «Бесах». Очень часто исследователи проводят параллели между этими образами. Почему именно эти два персонажа? Потому, что именно они совершили самые смертные грехи: убийство отца и совращение девочки. Для них - петля. Орудием убийства может быть бритва, и не просто бритва, а бритва, обмотанная шелком. Но там уже другое символическое значение. Или револьвер, причем американский. Как уже было сказано, неслучайно именно бес-американец покончил с собой, пустив себе пулю в лоб, или тот же самый Свидригайлов. Итак, цепочка выстраивается следующим образом: преступление – убийство - орудие убийства; у каждого свое символическое значение. Дальше очень важно, кто и кого убил этим орудием убийства. И дальше уже мы отмечаем, какие идиоглоссы из списка связаны с этим значением. Например, с убийством у Достоевского связана не только Америка, но и ад, и бесы, и бунт, бунтовщик, мука, и глагол «мучаться», и самоубийство, естественно, и сатана, и смерть - все это идиоглоссы, которые или уже описаны или будут описаны в словаре. Такая модель выделения и построения собственно ядра и тезауруса (языковой картины мира) Достоевского, конечно, - задача очень и очень сложная, но, на мой взгляд, выполнимая. Вот, что я хотел добавить по отношению к символам. Теперь готов ответить на ваши вопросы.

В.С. Елистратов.

Значит, есть идиоглосса, и есть идеоглосса, но это все равно мир Достоевского?

И.В. Ружицкий. Да. Дело в том, что идиоглосса может выражать какую-то стилистическую особенность, но одновременно через язык может быть выражено мировоззрение.

В.С. Елистратов. Есть некая идеология Достоевского. Как провести нить, или как перейти на третью ступеньку, чтобы эти идеоглоссы Достоевского стали какими-то потенциальными идеологемами не одного человека? Как вообще выйти из этого авторского космоса?

И.В. Ружицкий. Первый путь, конечно же, это то, о чем я уже сказал, - сравнение с языком других писателей XIX века. Это очень важная задача. Такое сравнение может дать очень много. Вот слово «дурак», например, оно неслучайно. Его, кстати сказать, можно рассматривать и как идеоглоссу. Неслучайно, наверное, у Толстого единичные случаи его употребления, а вот у Салтыкова и у Тургенева частота употребления этого слова выше, чем у Достоевского.

В.С. Елистратов. Возможно соотнесение идиомира и идиолекта Достоевского с современным дискурсом?

И.В. Ружицкий. Конечно же, возможно, но здесь стоит та же самая задача - как в современном языке выделить ядерные фрагменты современного тезауруса. Дело в том, что те словари тезауруса, которые у нас существуют, а их всего-то, по-моему, два с половиной (это словарь Бабенко, где глаголы описаны в форме тезауруса, словарь Шведовой и учебный словарь Морковкина для иностранцев), не выделяют самое необходимое, самое существенное, то, что должно быть поставлено на первое место. Они идут традиционным путем: мир, бытие и более мелкие группы. То есть тот же самый словарь Роже. Одним словом, надо работать, надо найти эту связь, надо искать пути составления тезауруса современного языка и работать с языком наиболее ярких представителей XIX века.

В.В. Аверьянов. Продолжая и конкретизируя этот вопрос, я хотел бы услышать ваше мнение по поводу потенциала Достоевского как пророка путей языка. Мне кажется, что такое у него было, хотя, может быть, он и не осознавал этого. Впрочем, пророк не обязан сознавать, что он пророчествует, правильно? Я недавно перечитывал «Бесы» и обратил внимание на два понятия (наверное, это идеоглоссы, или, по крайней мере, потенциальные идеоглоссы), которые имеют у него необычно современное значение, способное, на мой взгляд, шокировать многих современных образованных людей. Например, это понятие «сеть». То, как оно звучит в «Бесах», действительно, многих бы шокировало. Это я ответственно могу сказать, потому что после выхода «Русской доктрины» в 2005 году на нас со стороны патриотической интеллигенции обрушилась критика за то, что мы вслед за нетократами выдвигаем слово «сеть» и пытаемся как-то его реабилитировать. Понятно, что у «бесов» было некое революционное представление о сети, но, тем не менее, современность звучания данного слова в этом романе ошеломляющая. Второе слово из этой же области - это слово «наши». «Наши» в устах Верховенского и некоторых других более чем за 100 лет до Невзорова и Суркова, который изобрел движение «Наши», согласитесь, это очень сильно. Я не знаю, взял ли Невзоров это у Достоевского и насколько Сурков отрефлексировал, но, если бы он это отрефлексировал, наверное, он побоялся бы так назвать молодежное прокремлевское движение, потому что «наши», по Достоевскому, и есть бесы. Вопрос в том, с чем, на ваш взгляд, связана такого рода способность Достоевского быть современным. Это какая-то особая цепкость языкового сознания? Изобретательность?

И.В. Ружицкий. Здесь, по-моему, дело не в языковом сознании и не в изобретательности. Наверное, дело в том, с чего я начинал, а начинал я с того, что для Достоевского, в первую очередь, важно то, что творится внутри человека. А творится очень много всего, и очень много в каждом человеке и плохого, и хорошего…

В.С. Елистратов. Сейчас творится то же самое, что и тогда.

И.В. Ружицкий. Да, и Достоевский изучал именно это и исследовал даже не сами конкретные проявления всего этого, а механизмы этого проявления, мотивы, причины, к чему это ведет. Он вскрыл механизмы, а механизмы неизменны, и человек неизменен, и поэтому мы и будем всегда все это встречать. Более того, и творческий метод Достоевского и его взгляд на мир - это метод автора-экспериментатора. По-моему, Каменский делил всех писателей на писателей-наблюдателей и писателей-экспериментаторов. Так вот, экспериментаторы экспериментировали и над образами, и над структурой произведения, и над языком. Достоевский, конечно, - писатель хаоса. Все-таки, внутри каждого человека - это будет всегда неизменно – хаос и энтропия. А вот какие механизмы негантропии создавать, это вопрос. Улыбаться чаще!

В.С. Елистратов. А может ли Достоевский стать современным идеологом?

И.В. Ружицкий. Нет, не может. Он может помочь понять мир, помочь понять человека, но выступить как современный идеолог - ни в коем случае. Сколько угодно можно голову ломать, и мы, в конце концов, все сломаем головы, пытаясь определить, где звучит Достоевский, а где звучит голос его персонажа. Вот поэтому мы и даем в нашем словаре разные жанры, чтобы хоть как-то совместить.

Возьмем тот же самый афоризм «Красота спасет мир». Все его знают, все его употребляют, но пока мы не зададим себе вопрос, в каком контексте, в каком произведении, кто так говорит и в какой момент так говорит, мы не поймем значимость этого афоризма и его смысл у Достоевского. Я напомню: это «Идиот», два раза этот афоризм звучит в «Идиоте», причем его приписывают князю Мышкину, но сам он этих слов не произносит. И один раз, в одном эпизоде в начале романа, когда Мышкин впервые видит фотографию Настасьи Филипповны, у него спрашивает Ганя «Красивая?», и он отвечает: «Да, красивая. Но это особая красота, это страдающая красота». В «Идиоте» красиво то, что страдает. Кто больше всех страдал? Христос. Кто спасет мир и какая красота? Именно эта, а не какая-то там, которая у каждого своя, субъективная.

Теперь о высшей гармонии, которая «не стоит слезинки хотя бы только одного замученного ребенка». И здесь, не учитывая, в каком произведении это было сказано, кто так говорит и в каком контексте, мы не можем правильно понять смысл этого высказывания. Приписывают все Достоевскому, что это его мнение. Может быть, это и так. Но, все-таки, это говорит Иван Карамазов и все-таки в конкретной ситуации, когда он дает доказательства отсутствия Бога. Именно в этой ситуации, в этом контексте она произносится, а уже другой вопрос, насколько здесь звучит сам Достоевский, потому что есть исследования, в которых доказывается, что Достоевский отразил себя в этом романе в первую очередь в образе Ивана. Вот еще одна проблема: где автор?

И.Л. Бражников. Как человек, который немного занимался именно этой проблемой, а она у Достоевского меня всегда волновала больше всего, я могу сказать, что, на мой взгляд, ближе всего подошел к ответу на этот вопрос Бахтин, сказав, что Достоевского вообще нет, что это особая форма, что он симулирует авторское присутствие. В некотором смысле, Достоевский образует некоторую пустоту, в которую приходят совершенно другие люди. Это тоже в своем роде беснование, он одержим своими героями наподобие того, как они одержимы этими идеями.

И.В. Ружицкий. Все правильно.

И.Л. Бражников. И в этом смысле, да, они могут даже произносить его слова. Но это совершено не значит, что они ему близки. Даже в «Дневнике писателя» возникают очень странные структуры, где автор…

И.В. Ружицкий. Именно поэтому говорить о Достоевском как о возможной идеологии, наверное, невозможно. Но есть очень простой прием: если одна и та же мысль, одна идея, высказывается и в художественном тексте, и почти дословно в «Дневнике», и потом еще и в личных письмах, тогда можно делать какие-то выводы. Вот поэтому мы это все и даем. Если взять слово «безумие», то те три значения, которые я назвал, присутствуют во всех текстах. Берем слово «болезнь», и его значения присутствуют во всех текстах. Или возьмем очень важную для Достоевского возможность растяжения времени. Время - это как раз концепт, идеоглосса, она есть в словаре. Но более интересно не само слово «время», а то, что у Достоевского миг, мгновение, десятая доля секунды могут растянуться в вечность. Или вспомним символику косых лучей заходящего солнца – это очень важное для Достоевского время заката, которое тоже растягивается. Для Достоевского - и до припадка, и после припадка - очень важно время, дающее возможность предвидеть. Здесь никакой многозначности нет.

В.В. Аверьянов. В вашем ответе, мне кажется, содержится ключ ответа Бахтину, потому что, конечно, метод шизофренизации Достоевского не может быть верным. Это все-таки серьезный автор, с глубинными убеждениями, а то, что он способен выглядеть как автор, который дает персонажу возможность высказаться до конца и даже больше, чем персонаж по замыслу мог бы, так в этом его величие, которое, тем не менее, не отменяет наличие его собственного мировоззрения, терминологии, идей. А вот как их распутать - это уже, действительно, серьезный вопрос, в том числе и к Бахтину, на который он ответа не дал. Он сказал, что распутать нельзя, и остановился на этом.

И.Л. Бражников. А зачем распутывать? Слово - это Бог. Зачем мы будем отделять Божественное от человеческого? По моему мнению, отношение между автором и героем у Достоевского - это отношение между Богом и человеком, и разделять божественное и человеческое - это схоластизация, которая по отношению к Достоевскому просто нерелевантна. Величие Бахтина в том, что он сказал, что не надо это разделять.

И.В. Ружицкий. Тем не менее, и после Бахтина этой теме было посвящено огромнейшее количество работ. И я тоже этим занимался, сравнивал образ автора и некий образ ритора, намечал схождение и расхождение. Это тоже путь выявить собственно Достоевского. Оптимальнейшим вариантом было бы изучение его повседневной речи, как он общался, как он говорил, но это невозможно. Дело в том, что мемуары, которые мы имеем, только еще больше запутывают, там еще больше вранья, чем, скажем, у литературоведов, которые этой темой занимались.

В.С. Елистратов. Может быть, тогда и обозначить Достоевского, помимо всего прочего, просто как гения контекста. Он самый гениальный из гениев контекста. Он чувствовал контекст, как никто другой. И как раз вот это и может парадоксальным образом соединять его с идеологами.

И.В. Ружицкий. Достоевский вскрыл механизмы мотивации поведения человека. Вот они-то как раз неизменны, и они-то как раз очень часто выводятся из тезауруса Достоевского, из его картины мира, а это уже можно и нужно выявить и исследовать. И здесь неважно, кто это, из чьего голоса мы это выводим: из голоса самого Достоевского или из его персонажей, потому что мотивы те же самые.

В.В. Аверьянов. Скажите, а насколько, на ваш взгляд, Достоевский репрезентативен как выразитель национального характера? Я поясню свой вопрос. Недавно на одном из семинаров мы обсуждали эту тему, и приводился такой пример. Уже после крушения рейха генерал-фельдмаршал Манштейн признался, что не ожидал встретить в России такое сопротивление, потому что представлял себе Россию по романам Достоевского.

И.В. Ружицкий. Понял. В этой связи можно вспомнить, что когда Буш впервые поехал в Россию, ему его советники посоветовали прочитать «Преступление и наказание», сказав, что это - главная книга России. Замечательное представление о русском национальном характере!

И.Л. Бражников. Один немец мне говорил, описывая свое реальное чувство, когда он приехал в Россию, что у него было ощущение, что сейчас из-за угла выйдет человек с топором и просто даст ему по темечку. Это их реальное ощущение, с которым они сюда приезжают.

И.В. Ружицкий. Думаю, что если бы Достоевского не было бы, тогда они боялись бы не топора, а народной дубины. Знаете, если говорить о национальном характере, то я не могу процитировать ни одного места из Достоевского, с которым я не был бы согласен, когда он пишет о русском национальном характере. Ни одного. Другое дело - тот же самый топор и т.д. Когда Достоевский пишет, как пьют русские и немцы, что русским нужно потом поплакаться или дойти до известной черты и посмотреть, что там внизу делается, встать над пропастью и т.д., а немцы пью весело, балагурят, песни поют - не так ли это все? Другое дело, что иногда то или иное мнение о той или иной черте русского характера привязано к конкретной ситуации - либо исторической ситуации, либо к ситуации из художественного текста - и тогда смотреть на эту черту нужно именно применительно к этой ситуации.

М.В. Демурин. Насколько я помню, в цитате Манштейна говорилось не о России в целом, а более конкретно о русском солдате. Манштейн пишет (цитирую примерно): «Если бы я знал, что русские солдаты - это не герои Достоевского…». Русские солдаты, действительно, не герои Достоевского. Но, если говорить о влиянии Достоевского на формирование архетипа русского человека, здесь совсем другая история. Есть, с одной стороны, герои Достоевского и мысли, выраженные в его произведениях, есть, наверное, идеология Достоевского, которую, действительно, хорошо было бы ясно сформулировать в виде его картины мира, и есть, с другой стороны, влияние Достоевского, его идеологии на формирование архетипа русского человека. Давайте посмотрим с этой точки зрения. Американцы и даже немцы, прочитав «Преступление и наказание», в массе своей воспринимают прочитанное линейно: выйдет мужик и ударит топором. Но что на самом деле значит образ Раскольникова? Он значит, что русский способен очень глубоко рефлексировать, что в русском борются разные чувства, что русский, наконец, способен на поступок. Понимаете? Если бы сейчас американцам по-серьезному вдолбить в голову, что русский человек способен на поступок, да еще в двусторонних отношениях, это было бы очень хорошо, потому что в двусторонних отношениях с американцами у нас поступков нет. Самостоятельных поступков, таких, как процентщицу убить. В этой связи мне кажется, что вопрос о влиянии идеологии Достоевского на формирование архетипа русского человека надо рассматривать на каком-то более высоком, или заобщенном, уровне: Достоевский пишет вот так, указывает на то-то и то-то, читатель это читает, а дальше в его мозгу под перекрещивающимся влиянием различных идей Достоевского происходит какой-то особенный синтез. Как написанное Достоевским влияет на мозги, как человек, исходя из этого, себя оценивает, какие он делает выводы и как он формируется? Мне кажется, это вот очень важный вопрос.

И.В. Ружицкий. Это очень интересно, как Достоевский влияет на человека. Я всегда думал, что это зависит от степени болезни этого человека. Серьезно. Достоевский может и излечить от болезни, но может и заразить своим безумием - это, в общем-то, факт описанный. Когда я отвечал на вопрос о национальном характере, я его понял так: как влияют конкретные места, слова Достоевского о русском человеке или о русской нации, сюжеты, характеры, на восприятие России западным читателем. Тот западный читатель, который познакомился только с Достоевским, конечно, будет все представлять себе именно так. Это видно даже по тем западным постановкам фильмов, которые сняты по произведениям Достоевского. Даже там будет это искажение. Даже там на первом месте будет, как я это называю, презумпция негативной оценки. Каждый видит то, что хочет увидеть. Если ты хочешь увидеть топор и убийство, ты увидишь именно это и никогда не заметишь воскрешения, а уж Сонечка для тебя неизвестно кем станет. Я не говорю о переводах, которые почти все дефектные. Я специально занимался переводами Достоевского на английский язык. У Достоевского очень много оценочных вещей, модальных вещей, очень много частиц, оценочных суффиксов, в которых во многом скрыто эмоциональное отношение Достоевского и к ситуации, и к героям, и они, как правило, не переводятся. Читают только факты. А человек за фактами теряется. Убили топором, и все. А человека нет.

В.В. Аверьянов. Если бы перед вами поставили задачу - и вы бы приняли такую постановку вопроса - создать тезаурус не современного русского человека, а, скажем так, оптимального развития русской картины мира в ближайшие десятилетия, как бы вы взялись за решение такой задачи?

И.В. Ружицкий. Я бы, наверное, пошел тем же путем, который предложил в случае с Достоевским: от тех символов, которые нас окружают. А вообще, этот вопрос очень интересен. Для чего нужны были, например, символ Ленина или памятник Ленину? Вообще, для чего нужны государственные символы, как они определяют восприятие человеком жизни и мира? То есть первое - это понять функцию символики, а дальше пойдут уже те самые идеоглоссы, только в данном случае этот термин неприменим, так как мы описываем вообще весь язык, а идеоглоссы - это язык конкретного автора. Но надо выделить наиболее ключевые для современности слова. Но самая большая сложность в построении того тезауруса, о котором вы говорите, будет состоять в том, чтобы определить смысловое наполнение данных ключевых понятий. И еще сложнее будет определить, в каком направлении это значение может изменяться. Возьмите слово «демократ». У Достоевского к нему, конечно, критическое отношение. Более позитивное отношение мы наблюдали в СССР в конце 1980-х - начале 1990-х годов. А с января 1992-го значение поменялось: это слово воспринимается как яркое и сильное ругательство. Как определить эту модель изменения значения? Думаю, есть механизм, который можно выявить, но уже не применительно к одному автору, которым я занимаюсь, а искать тип языковой личности. Конечно, эта задача будет во многом субъективной; нам надо для себя решить, чего мы хотим.

В.С. Елистратов. У нас вчера на ученом совете был разговор с историками буквально на эту проблематику, и была высказана очень интересная мысль, что, чтобы в России создать какую-то новую идеологию, не надо ориентироваться на то, что есть, а надо ставить сверхзадачу. Мы отличаемся стопроцентно от всех остальных тем, что надо поставить какую-то невыполнимую задачу. Если мы будем ставить выполнимые задачи, это в нашем народе стопроцентно не сработает.

И.Л. Бражников. Я считаю, что это некая эсхатологическая черта. Да, спастись, вообще, невозможно; это невозможная задача - спастись, живя в мире, но такая задача ставится, и люди это делают, причем делают это с запасом.

В.В. Аверьянов. Если вопросов больше нет, предлагаю поблагодарить Игоря Васильевича за его очень интересное и глубокое выступление.

Количество показов: 13679
Рейтинг:  4.32

Возврат к списку

1 2 3 4 5