III. Победоносное юродство Петра Великого

Светское юродство. Замысел петровской модернизации. Русскость как юродственность. Юродство в образе Петра: сверхпрагматизм и величие. Юродственная самоотверженность и психологический экстремизм петровской империи. Успех церковной реформы. «Бедные животные» и юродственное преодоление природы.

По большому счету, с эпохи Петра начинается время светского юродства в России. Что это такое и как связано с Петром?

Действительно, потрясающая популярность юродивых во Христе по всей древней и особенно московской Руси так или иначе должна была перейти в новое качество. И это качество было связано с ныне модным словом «модернизация».

У А. Тойнби есть совершенно безапелляционное и однозначное утверждение, что если бы не Петр Первый, то западная колонизация началась бы отнюдь не через Африку. Запад планировал колонизировать мир начиная именно с России. И в этих условиях именно Петру Алексеевичу пришлось заняться «модернизацией». Сохранились его многочисленные высказывания, причем они за последние 20 лет многократно переиздавались. С второй четверти XVIII века началась традиция записи оных, своеобразный table talk, если вспомнить знаменитые пушкинские анекдоты, то есть примечательные реальные случаи.

Итак, в одном из высказываний, зафиксированных у самого первого крупного биографа Петра, Ивана Ивановича Голикова (1735–1801), нашим первым императором был прямо раскрыт замысел его модернизации. Первой – удавшейся в России. Петр Алексеевич планировал не душу русского народа изничтожать, как потом стали говорить, не западничество безоглядное утверждать, но дать Святой Руси некий панцирь, щит - мощную имперскую защиту, связанную не только с военными подвижками, но и с подвижками экономическими.

Учитывая ту вынужденную стремительность, с которой приходилось осуществлять модернизированное наращивание цивилизационного тела России, нельзя не признать, что человеческие издержки были, по большому счету, неизбежны. Я хотел бы быть правильно понятым и не говорить о Петре в однозначно-отрицательном или однозначно-положительном свете; о минусах, то есть о высокой цене первой в России действительно успешной модернизации, предлагаю говорить только в органической связи с ее плюсами.

Петру удался цивилизационный проект: к 1725 году, то есть к году смерти Петра, Россия действительно представляла собой великую имперскую державу. Совершенно потрясающий юморист, герцог Сен-Симон, не один из отцов утопического социализма, а современник Людовика XIV, Луи де Рувруа (Louis de Rouvroy, duc de Saint-Simon; 1675–1755), в своих мемуарах писал о Петре Великом ещё в конце XVII века, когда тот со своим великим посольством оказался впервые в Европе, и уже тогда, в самом начале его деятельности, наблюдательный француз прямо написал о том, что Россия благодаря его усилиям (я здесь обращаю ваше внимание на прошедшее время этого глагола) стала европейской страной, и именно потому, что ее начали бояться. Я вновь подчеркиваю эту логику герцога, аристократа с королевской кровью, одного из столпов тогдашней европейской элиты: признание России как европейской державы напрямую было связано со страхом Европы перед ней. Одно с другим было связано напрямую. То есть проницательным и мудрым европейцам было понятно, что Петр менее всего хочет об колено крушить Россию, менее всего хочет уничтожать русский народ, как потом об этом будут говорить. Вольтер, который за язвительным словом в карман никогда не лез, тем не менее, в своей «Истории Петра Великого» расточает в адрес его русскости панегирики. Ни слова о том, что Россия как наследница Святой Руси потеряла свой дух. Современники и ближайшие потомки Петра тоже не ставили вопрос о том, что он «переломал хребет русскому народу». Подобные оценки появятся непосредственно с «легкой» руки М.М. Щербатова, уже в 60-е годы XVIII века.

Теперь в связи с моей ключевой темой юродства хотелось бы остановиться на вопросе о цене приобретения Россией цивилизационного щита. Здесь мы подходим к главному: Петр в качестве духовного сохранения русскости фактически перенял и секуляризировал святоюродственную традицию.

На этом тезисе хотелось бы остановиться подробнее. Несомненный успех святоюродственного подвижничества в реальной народной среде Петру был известен. Он был вообще-то человек своего времени. И, как потом отмечали, один из последних русских Романовых. Он еще в детстве прошел школу Закона Божьего, хотя его учителем был дядька Никита Зотов, больше потом известный как один из деятелей шутейного собора, его «князь-кесарь». Но, тем не менее, это обстоятельство не отменяет того, что Петр Алексеевич не просто знал и почитал традиционное православие, но имел определенное представление и о юродах.

Считается, что Петр законодательно, «официально», так сказать, запретил юродство. Да, есть соответствующая глава «Духовного регламента», посвященная мирянам, где речь идет о подаяниях, о просителях, о том, что они ведут праздный образ жизни, и что, давая им милостыню, мы укрепляем их в паразитизме, и это не может быть терпимо для государственной казны. Но там очень важный нюанс: запрещенные попрошайки сами просят себе подаяние. Эта вроде бы мелочь ясно показывает, что Петр очень тонко понимал православные вещи. Не будем забывать также, что у «Духовного регламента» только редактура Петра, а в основном перед нами – текст Феофана Прокоповича, который сохранился в архиве с многочисленными пометками Петра Великого. Да, там прямо сказано, что гнать нужно в три шеи и всячески наказывать, отсылать на общественно-полезные работы тех, кто занимается попрошайничеством. Но дело в том, что юродивые никогда ничего не просили, им сами давали.

Не будем забывать и о том, что едва ли не современница Петра, Ксения Петербургская (в миру Ксения Григорьевна Петрова – русская православная святая, Христа ради юродивая. Родилась между 1719 и 1730 годами, несла подвиг добровольного безумия в течение 45 лет и скончалась в Санкт-Петербурге не позднее 1806 года), не где-нибудь, а в самом Питере подвизалась, на нее были гонения, мы знаем, но опять же это нормально для юродивых – иначе был бы не юродивый и не святой во Христе, если бы мир не подвергал его гонениям.

Таким образом, реальное святое юродство отменено не было. И не могло отмениться в принципе. Другое дело, что канонизация юродивых застопорилась. За весь имперский период у нас только четверо были канонизированы. А при Николае Александровиче, за всё его царствование, - сразу семеро. И мы знаем точно, что последним канонизированным святым Российской Империи был Иоанн Тобольский (в миру Иоанн Макси́мович Максимо́вич; 1651–1715), иерарх петровского времени. Какая-то символика в этом есть. Проблема канонизации юродивых, таким образом, была связана не с их исчезновением в императорской России, а с тем, что вообще с канонизацией возникла сложная ситуация. Но это отдельная тема.

Главное же состоит в том, что традиционный дух русскости он модернизировал и секуляризировал именно в юродственном смысле. Н.М. Карамзин с сожалением писал в своей работе «О древней и новой России», что мы благодаря Петру стали гражданами мира, но перестали быть гражданами России, и что теперь стало стыдно высшему сословию быть русскими господами, но я хотел бы обратить ваше внимание на специфическую юродственную сторону даже карамзинской оценки: в юродственном самосознании уничижительное отношение к себе – аксиома. Иными словами, русскость была переведена в разряд особой, светской юродственности. Но это не значит, что она стала однозначно-уничижительным понятием на уровне национального фактора.

Теперь мне хотелось бы уже более детально остановиться на петровской секуляризации юродства. Его самоуничижение русскости, поскольку имеет национальную окраску, уже выходит из контекста христианского подвижничества, приобретая секуляризированную, точнее, православно-секуляризованную форму. Вспомним самоуничижение, которое позволял себе сам Петр Алексеевич как московский царь. 21 ремесло он знал собственноручно. Даже на уровне рабочей – что царской?! – квалификации ему тогда равных не было, и это кричащим, воистину юродственным контрастом выглядит по сравнению с Алексеем Михайловичем. Да и последующими Романовыми.

Петр – «пролетарий» в энной степени. Даже пушкинское слово «работник» я считаю мягким, перед нами – просто беспрецедентное явление. Но мы понимаем высокую личностную себестоимость петровского самоуничижения, поскольку за ним стояла великая профессиональная, можно сказать, энциклопедическая подготовка. Такие юродивые самоуничижались, но не просто чтобы в грязи размазаться, а чтобы иначе смириться. Двойственность, совершенно невозможная с точки зрения здравого смысла, - самоуничижение при высочайшем авторитете определяет их новую природу.

Вот почему в образе Петра наглядно проявлена гениальность, даже физическое превосходство над всеми своими сподвижниками, но одновременно в нём обозначено и «пролетарское», если не сверхпрагматическое смирение – черта особо-юродственная. Вплоть до аскезной и победной самодержавности: в миру.

Для юродивых характерны внешне бесполезные, бессмысленные, но на поверку оказывающиеся практическими и как раз сверхпрагматическими поступки. Вспомним, как тот же Василий Блаженный во время царской трапезы вдруг ни с того ни с сего выливает за окно кубки с вином - вроде полный бред, а в итоге получается полезнейшее действо, поскольку он помогает потушить пожар… Новгорода Великого. Так и у Петра: при внешней какой-то бесполезности, чрезмерности, вплоть до клинического тика, результат его самоуничижительного сверхпрагматизма – не просто мощная держава, но и оставленная государственная казна с большим плюсом. При всех великих тратах, которые им делались, он аскетично оставил богатую казну.

Но я хочу, чтобы за этими известными «деревьями», связанными с фигурой и фактурой Петра Великого, вновь и вновь увиделась бы и юродственная типология. Русский успех и русский прагматизм неизбежно должны предполагать именно юродственную – «безумную» – самоотверженность, до уничижения себя и как властелина. Ещё одна деталь: Пётр ходил без охраны. То есть убить его было легко, не надо даже нанимать какого-то специального киллера. Если бы он, как говорится, сильно всех «доставал» и тиранил, можно было бы топором съездить, что называется: не забывайте, что тогдашний русский мужик был не сегодняшний «дорогой россиянин» - о-быд-л-енный слизняк.

И в этой связи хотелось бы упомянуть недооцененную «Историю Петра» А.С. Пушкина. Хотя она не была закончена, тем не менее, это по-своему тоже великое произведение, где Александр Сергеевич пунктуально и очень дотошно считал смертельно опасные моменты в жизни Петра, которые начались со знаменитого его бегства в Свято-Троицкую Лавру, правда, немножко цинично описанного у «красного графа» А.Н. Толстого в его известном романе. Были и просто чудесные моменты петровского избавления от убойных бед. При всем его бесстрашии.

Здесь нужно упомянуть и Александра Даниловича Меньшикова, который решил успех Полтавской битвы, когда, в ярком петушином наряде, как смертник, поскакал перед дрогнувшими было в центре русскими солдатиками. И Бог его сохранил, потому что в этой ситуации он должен был первым быть убит, но, тем не менее, не убили. То же самое случилось, мы знаем, и с Петром: два коня под ним поменяли, если не три, я уж не говорю про его простреленную шляпу.

Все это что, если не юродственное самоуничижение вплоть до изживания в себе «гуманного» инстинкта самосохранения? В слове должность заложена сущность долга, реальность должного, то, что оно должно стать нормой. Но мы говорим не просто о служебной обязанности, а об отвержении в себе самого инстинкта самосохранения, что опять же было свойственно, и в превосходной степени, святым юродивым. И можно сказать без преувеличения, что Петр, строя империю, строя модернизированное государство российское, исходил из того, что эта черта будет присуща любому верноподданному. Петр безо всякого различия «закрепостил» и заставил служить отечеству всех – по самоотверженной должности. И в первую очередь – себя. И потому началом конца Российской Империи стал роковой указ о вольности дворянства. При Петре Алексеевиче о ней и помыслить было нельзя, а те, кто сопротивлялись, отправлялись в солдаты или вообще лишались официальных прав даже на женитьбу.

Таким образом, классически-персонифицированная юродственная линия допетровской России становилась долгом, должностью для каждого верноподданного. Лев Александрович Тихомиров, который Петра недолюбливал, тем не менее, в своей книге «Монархическая государственность» прямо писал, что, по большому счету, Российская Империя была создана только для гениев, только для творческих людей. Если вспомнить пушкинского Евгения из «Медного всадника», то там как раз великим преступлением было его желание жить со своей Парашей «нормальной» человеческой жизнью, по взаимной любви, с деланием детишек. И что получает этот «бедный» Евгений лишь за то, что хочет обычной судьбы в петровской имперской России, лишь за то, что хочет быть обывателем, мещанином, не творцом, «безумно» изничтожающим в себе, выражаясь уже современным языком, «понимаешь, натуру»?.. Полный гуманизец!

Да, именно юродственная должностная секуляризация, которая была-таки, мягко говоря, не чисто западнической в сфере гуманитарной, собственно и стала конкретно связанным со святой Русью по-имперски модернизированным вариантом русскости. Если бы мы оставались со Святой Русью в XVII веке, нас бы постигла колониальная участь, скажем, Китая или Японии. Дух наш новый в самой популярной, юродственной форме не мог не приобрести психологически экстремальные черты, связанные прежде всего с удалением основного «естественного» качества каждого из нас – «гуманного» инстинкта самосохранения. Такова специфика секулярно-русского я, без которой уже начинается патологически «здравая» область психиатрии. В духе того же «бедного» Евгения…

Трудно назвать даже одного – не просто гения, с гениями все ясно, – просто более или менее талантливого деятеля нашей имперской культуры, у которого бы не было юродственного экстрима хотя бы в судьбе. Н.С. Лесков – один из немногих русских классиков, кто прочувствовал эту особенность наиболее адекватно…

А шутейный собор при Петре – что сие такое было? В книге историка М.И. Семевского о юморе первого российского императора сообщается следующий факт: все «князья-кесари» этого собора долго не жили. Его грандиозные оргии и кутежи приводили их, в том числе, Никиту Зотова, к преждевременной смерти. Иначе говоря, даже в шутейных соборах, этих, казалось бы, апофеозах жизнелюбия, апробировалось юродственное неприятие инстинкта самосохранения, причем «князья-папы» должны были пить по-«петровски»: больше всех.

Я бы здесь выразился по-уайльдовски: жизнь слишком серьезна, чтобы к ней относиться серьезно. В основе шутейного собора Петром был заложен, на мой взгляд, как раз вот этот уайльдовский принцип, согласно которому нам, русским, не надо, как правило, обывательской и мещанской серьезности.

Когда при мне в светских аудиториях начинают ругать «кощунства» Петра, то я к «хулителям» просто обращаюсь: дорогой чистоплюйчик, ты от имени православия выступаешь, так вот, пошли завтра на службу, ты на клирос встанешь и, как Петр Алексеевич, службу пропоешь, для начала, а уж потом мы поговорим, особенно о твоей церковной православности! Я не делаю из Петра икону, но хочу, чтобы мы видели за его шутейным вызовом юродственный позитив – глубину бездонную, и если хотите, актуальную, ставшую одним из ключевых залогов успеха его модернизации: поменьше серьезности в серьезных делах, иначе не будет по-русски победы!

Опять же известная классическая история, когда Петр взял Мариенбург и отпустил с почетом всех шведских командиров как своих учителей, что было очевидным юродством по тогдашним законам войны.

А.М. Панченко писал об узаконивании при Петре фейерверков. И в наше время от них не исключены пожары, мы знаем, много травм бывает, особенно в новогоднюю ночь, а в начале XVIII в. фейерверки были еще менее безопасными, чем теперь. Но Петр сверхпрагматично вводит их в сферу досуга, в сферу веселья, чтобы выработалась торжествующая привычка к войне. Да, здесь налицо – практицизм, но практицизм совершенно не западный, не «гуманно»-протестантский. Ведь в нашем практицизме есть явная психологическая дискомфортность, должностное возвышение над своим естеством, связанное с привыканием, например, к мало приятному грохоту. Или возьмём петровскую забаву ходить с клещами, которыми император и сам себе зубчики вырывал. Эта игра тоже не без юродственного куража, когда уже не инстинкт самосохранения, а даже болевое ощущение терялось или, по крайней мере, к нему приноравливались, не делая из него непреодолимую, обусловленную самим «естеством» проблему.

И вот мы, может, подошли теперь к наиглавному, о чем хотелось бы сказать, особенно в связи с церковной политикой, церковной модернизацией Петра. Именно его синодальная реформа оказалась самой долговечной. Многое уже при Екатерине II радикально изменилось, не говорю об эпохе Александра Первого, а синодальная реформа, напротив, осталась без всяких изменений вплоть до 1917 года. Это первое. А второе – это то, что историк церкви А.В. Карташев правильно назвал имперским взлетом русской веры, включающем появление нового типа святости: ученого монаха.

Кто такая Ксения Петербургская? Это имперская блаженная. Митрополит Филарет – имперский митрополит. То же самое – святители Тихон Задонский, Иоасаф Белгородский, Иннокентий Иркутский. Это святые – именно петровской эпохи. И мне карташевский критерий оценки оной очень нравится. Ведь разглагольствуют, что Петр отменил патриаршество и сделал церковь практически приводным ремнем государственной машины, – я просто отсылаю к совершенно потрясающей не просто книге-монографии, а научному подвигу, к сожалению, никому сейчас неизвестному: труду церковного историка, профессора Санкт-Петербургской духовной академии, Бориса Васильевича Титлинова (1879 – после 1932) «Гавриил Петров, митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский (1730–1801): Его жизнь и деятельность, в связи с церковными делами того времени». Издана эта книга была в Петрограде в 1916 году. Перед нами 1300 страниц, где автор с удивительной основательностью рассматривает отношения екатерининских митрополитов с обер-прокурором Священного Синода, с каждым. В том числе и с пресловутым Мелиссино, которого очень любят со времен большевиков выпячивать как некий символ почти безбожного варианта обер-прокурорства наряду с П.П. Чебышевым. Но Б.В. Титлинов убедительно показывает, как наши иерархи во главе с Гавриилом Петровым не только политически обыгрывали всех этих властителей (особенно в значимых церковных вопросах), но были исповедниками перед самой императрицей.

Я бы хотел еще раз подчеркнуть, что синодальная реформа, вопреки мнению Ф.М. Достоевского, не парализовала церковь. Петр был большим знатоком человеческой природы, он сам перед Богом каялся, себя называя «бедным животным». Это сверхпокаянная форма, близкая к юродственному самоуничижению. Мало того, что животное, так еще и бедное. Без преувеличения двойное самоумаление: ведь просто животное счастливо, будучи вовсе не бедным, оно себя чувствует обычно хорошо, самодостаточно и, разумеется, без антропологической рефлексии.

Да, у тогдашнего синодального иерея был постоянный соблазн спуститься до элементарного чинодральства, до элементарного, что называется, бюрократического комильфо. И здесь Петр, получается, в юродственном ключе, усложнил жизнь церковных служителей, создав им соблазн едва ли не инквизиторского властолюбия – по «заслугам». И многие ломались. Но одновременно мы знаем множество тех, кто его постоянно преодолевал, кто воистину сохранил, мало сказать, православный уровень подвижничества – кто был избран Богом и впоследствии канонизирован.

В «Духовном регламенте» был большой раздел о святых отшельниках, и там есть поразительная формулировка о том, что сейчас нет уже таких великих отшельников как Макарий Египетский или Антоний Великий, и поэтому надо исходить из слабостей человеческой породы. И как в случае с заменой патриарха «коллективным» патриархом, так и в отношении к монашеству Петр исходил из того, что, действительно, люди – бедные животные, собственно человек слаб, и что одно дело договориться с единоличным патриархом (и мы знаем трагическую историю Византийской империи), а другое – договориться с целым Синодом. И Б.В. Титлинов в своей монографии показывает, что право вето имелось у любого члена св. Синода, и в данных условиях светской власти практически было невозможно договориться со всеми. И та же Екатерина вынуждена была лавировать и убирать того же Мелиссино через скорое время под «парализующим» давлением «своих» иерархов. И я думаю, что Петру как раз этого многие светские не могли простить.

И монастырская секуляризация земель произошла в контексте имперско-юродственного усложнения жизни церковного клира. Весь пафос указов Петра о монашестве был именно в том, чтобы монахи не стали посмешищем в духе известных персонажей господина Дидро и господина Вольтера. Вот в чем был кардинальный смысл тех указов! Святитель Московский Филарет их понял как никто, когда говорил о Петре: сердце царево в руце Божией было, когда он указы о монахах издавал. И сам св. Филарет потом «по-петровски» боролся против «заслуженных» монахов, имея множество проблем из-за своей жесткости. И Петра можно только обвинить в том, что он задал человеку слишком высокую духовную меру, поскольку хотел, чтобы любой россиянин постоянно рос, мог творчески встать над собою, над своими слабостями, такими простительными и понятными – г-ум-а-нус-но и по-достоевски…

Исследователи петровской эпохи «вдруг» отмечают его «забывчивость», хотя смешно, что человек, который государственные интересы ставил выше собственной жизни, как-то «забыл» издать указ о престолонаследии. Но именно отсутствие этого документа заставило всех последующих императоров проникнуться духом Петра в том смысле, что они вынуждены были, пускай не в силу их природных способностей, доказывать свое право на российский престол. Не было у них законной юридической халявы. Потом, во времена Павла Петровича, это упорядочилось: в 1797 году. А прежде любому императору по определению требовалось по должности доказывать своё миропомазание самоотверженными поступками. То есть смысл звания российского императора заключался не просто в престолонаследии, от отца к старшему сыну, а в обязательном наличии и приобретении лично-юродственной доблести. И с этой точки зрения посмотрите на всех наших императоров, даже в XIX веке, когда уже им доказывать ничего не нужно было: петровская линия у них сохранялась. Они должны были, как минимум, бесстрашно отличаться в государственных делах, считая это вопросом чести.

Отсюда проистекают, скажем, так восхитившие А.С. Пушкина посещения холерных больных Николаем Павловичем. И перед нами – не его прихоть, а объективный петровский менталитет, петровская традиция.

И последнее, на что надо обратить внимание, – «голландский» проект Петра Великого. Как известно, Голландия – страна, расположенная ниже уровня моря. Я думаю, что весь проект петербургский проистек отсюда, и смысл его в том, чтобы даже климат сделать экстримом. Не просто в себе преодолеть инстинкт самосохранения, «гуманную» психологическую природу, но чтобы покорить и саму природу-матушку, через невозможное. И в столице, как голландцы, построившие дамбы, которые до сих пор не терпят никаких наводнений. Или, вспоминая литературный пример, схватить и вытащить себя за волосы, как известный барон Мюнхгаузен, который, между прочим, служил в российской армии.

Итак, даже в Европе, даже в «натуре» Пётр видел русский юродственный и модернизаторский экстрим. И все то, что он в Европе полюбил, не для массы европейцев было. Включая голландскую дерзновенность и, между прочим, корабельное дело: оно для большинства европейских стран было нетипично. Мы знаем только две крупные морские державы: это Голландия и Англия, и они далеко не вся Европа. И Петр видел именно «штучную» Европу, и любил ту, где наблюдал родные, юродственные моменты.

Петра начал, как бы это по-русски сказать, прикладывать только М.М. Щербатов, а затем особенно Н.М. Карамзин (в записке «О древней и новой России»). Но мне не хотелось бы углубляться в нагнетание якобы изничтожения духа русскости, которое Петр обусловил. Я лишь подчеркну иронию истории: записка написана в 1811 году. Буквально через год мы имеем нашествие Наполеона, где восторжествовал «изничтоженный» русский дух… Лев Николаевич его «народным» называл, но Бог ему простит этот эвфемизм, дух-то был русский. И без него просто было бы смешно говорить о каком-то шансе победить Наполеона. И как раз война с ним показала нагляднейшим образом и через 100 лет, уничтожил ли Петр дух русскости в России или нет.

Количество показов: 3714
Рейтинг:  3.68

(Голосов: 5, Рейтинг: 4.8)